Главная / Российская поэзия / Стихи - Гавриил Державин / На взятие Варшавы

Стих: Гавриил Державин -
На взятие Варшавы

Пошел — и где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил!
Поля и грады стали гробы;
Шагнул — и царство покорил!
О Росс! о подвиг исполина!
О всемогущая жена!
Бессмертная Екатерина!
Куда? и что еще*? — Уже полна
Великих ваших дел вселенна.
Как ночью звезд стезя, по небу протяженна,
Деяний ваших цепь в потомстве возблестит
И мудрых удивит. — Уж ваши имена,
Триумф, победы, труд не скроют времена:
Как молньи быстрые, вкруг мира будут течь.
Полсвета очертил блистающий ваш меч**;
И славы гром,
Как шум морей, как гул воздушных споров,
Из дола в дол, с холма на холм,
Из дебри в дебрь, от рода в род,
Прокатится, пройдет,
Промчится, прозвучит
И в вечность возвестит,
Кто был Суворов:
По браням — Александр, по доблести — стоик***,
В себе их совместил и в обоих велик.

Черная туча, мрачные крыла
С цепи сорвав, весь воздух покрыла;
Вихрь полуночный, летит богатырь!
Тма от чела, с посвиста пыль!
Молньи от взоров бегут впереди,
Дубы грядою лежат позади.
Ступит на горы — горы трещат,
Ляжет на воды — воды кипят,
Граду коснется — град упадает,
Башни рукою за облак кидает;
Дрогнет природа, бледнея, пред ним;
Слабые трости щадятся лишь им.
Ты ль — Геркулес наш новый, полночный,
Буре подобный, быстрый и мочный?
Твой ли, Суворов, се образ побед?
Трупы врагов и лавры — твой след!
Кем ты когда бывал побеждаем?
Все ты всегда везде превозмог!
Новый трофей твой днесь созерцаем:
Трон под тобой, корона у ног, —
Царь в полону****! — Ужас ты злобным,
Кто был царице твоей непокорным.

И се — в небесном вертограде*****
На злачных вижу я холмах,
Благоуханных рощ в прохладе,
В прозрачных, радужных шатрах,
Пред сонмами блаженных Россов,
В беседе их вождей, царей, —
Наш звучный Пиндар, Ломоносов
Сидит и лирою своей
Бесплотный слух их утешает,
Поет бессмертные дела.
Уже, как молния, пронзает
Их светлу грудь его хвала;
Злат мед блестит в устах пунцовых,
Зари играют на щеках;
На мягких зыблющих, перловых
Они возлегши облаках,
Небесных арф и дев внимают
Поющих тихострунный хор;
В безмолвьи сладко утопают
И, склабя восхищенный взор,
Взирают с высоты небесной
На храбрый, верный свой народ,
Что доблестью, другим безвестной,
Еще себе венцы берет,
Еще на высоту восходит,
Всевышнего водим рукой.
Великий Петр к ним взор низводит,
И в ревности своей святой,
Как трубный гром меж гор гремит,
Герой героям говорит:

«О вы, седящи в сени райской!
Оденьтесь в светлы днесь зари.
Восстань, великий муж, Пожарской*** ***!
И на Россию посмотри:
Ты усмирил ея крамолу,
Избрал преемника престолу,
Рассадник славы насадил;
И се — рукой Екатерины
Твои теперь пожаты крины,
Которы сжать я укоснил.
Она наш дом распространила
И славой всех нас превзошла:
Строптиву Польшу покорила,
Которая твой враг была». —

Прорек монарх и скрылся в сень.
Герои росски всколебались,
Седым челом приподнимались,
Чтобы узреть Варшавы плен(7).

Лежит изменница и взоры,
Потупя, обращает вкруг;
Терзают грудь ея укоры,
Что раздражила кроткий дух,
Склонилась на совет змеиный,
Отвергла щит Екатерины(8),
Не могши дружбу к ней сберечь.
И се — днесь над Сарматом пленным,
Навесясь шлемом оперенным,
Всесильный Росс занес свой меч.

Сидит орел на гидре злобной(9):
Подите, отнимите, львы!
Стремися с Фурией, сонм грозной!
Герой, от Лены до Невы
Возлегши на лавровом поле,
Ни с кем не съединяясь боле,
Лишь мудрой правимый главой,
Щитом небесным осеняясь,
На веру, верность опираясь,
Одной вас оттолкнет ногой.

О стыд! о срам неимоверный!
Быть Россу другом — и робеть(10)!
Пожар тушить стараться зельный —
И, быв в огне, охолодеть!
Мнить защищать монарши правы —
И за корысть лишь воевать;
Желать себе бессмертной славы —
И, не сражаясь, отступать;
Слыть недругом коварству злому —
И чтить его внутрь сердца яд!

Но ты, народ, подобно грому
Которого мечи вдали звучат!
Доколе тверд, единодушен,
Умеешь смерть и скорби презирать,
Царю единому послушен,
И с ним по вере поборать,
По правде будешь лишь войною:
Великий дух! твой Бог с тобою!
На что тебе союз? — О Росс!
Шагни — и вся твоя вселенна.

О ты, жена благословенна,
У коей сын такой колосс!
К толиким скиптрам и коронам,
Странам, владеемым тобой,
Со звуком, громом и со звоном
Еще одну, его рукой
Прими корону принесенну,
И грудь, во бранях утомленну,
Спеши спокойством врачевать.
Твое ему едино слово
Отраду, дух, геройство ново
И счастье может даровать.

А ты, кому и Музы внемлют,
Младый наперсник, чашник Кронь(11),
Пред кем орел и громы дремлют
И вседробящий молний огнь!
Налей мне кубок твой сапфирный,
Звездами, перлами кипящ,
Да нектар твой небесный, сильный,
На лоно нежных Муз клонящ,
Наместо громов, звуков бранных,
Воспеть меня возбудит мир.

И се — уже в странах кристальных
Несусь, оставя дольный мир;
Огнистый солнца конь крылатый
Летит по воздуху и ржет.
С ноздрей дым пышит синеватый,
Со удил пена клубом бьет,
Струями искры сыплют взоры;
Как овны, убегают горы(12),
И в божеском восторге сем
Я вижу в тишине полсвета!

Живи, цвети несметны лета,
О царствующая на нем!
Кто лучший стольких стран владетель,
Как не в короне Добродетель?

ХОР.

Среди грома, среди звону
Торжествуй, прехрабрый Росс!
Ты еще теперь корону
В дар монархине принес.
Славься сим, Екатерина(13),
О великая жена!

Где народ какой на свете(14)
Кто видал и кто слыхал,
Что в едином царство лете
И с царем завоевал?
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Чти, вселенна, удивляйся
Наших мужеству людей;
Злоба в сердце содрогайся,
Зря в нас твердый щит царей.
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Зависть, дерзость и коварство,
Преклонись, наш видя строй!
Беспримерно Русско Царство,
И младенец в нем герой.
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Царедворец, живший нежно,
Просится на страшный бой(15),
Сносит труд и скорбь прилежно
И на смерть идет стеной.
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Пули, ядра, раны смертны
За царя приемлет в дар;
Награжденья нам безсмертны —
Слово царско, слава, лавр.
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Я всему предпочитаю
За отечество лить кровь;
Я Плениру забываю(16)
И пою к нему любовь.
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

Утешайся восхищеньем
Чад, о матерь! таковым,
Их нелестным поклоненьем
Добродетелям твоим:
Славься сим, Екатерина,
О великая жена!

1794

Приложение к оде: «На взятие Варшавы».

ИЗ ПИСЬМА ДЕРЖАВИНА К МЕРЗЛЯКОВУ
от 26 августа 1815 г. из Званки(17).

Милостивый государь мой Алексей Федорович!

В уединении и старости моей, когда уже меня и Музы оставили, вы своим Амфионом издалече, подобно сему древнему музыканту, утешаете слух мой и благоухаете моему самолюбию. Последний разбор ваш оды моей На взятие Варшавы усильно исторгает мою вам благодарность. Вы, подобно Аддисону, усматривая кажущиеся вам истинными красоты в письменах моих, обессмертиваете меня, ежели так смею сказать, как он Мильтона, и я за то, кажется не некстати, напомяну вам изречение Пиндара:

«И собственных хвала граждан
Завистникам жмет сердце тайно».

Так будьте, милостивый государь мой, на счет моих незаслуженных хвал поумереннее. Вы знаете, что время и место придают красоты вещам. С какой и когда точки зрения, кто на что будет глядеть: в одно и то же время одному будет что-либо приятно, а другому противно. Самая та же ода, которую вы столь превозносите теперь, в свое время была причиною многих мне неприятностей. Покойная государыня императрица разгневалась, и потому, хотя уже была напечатана, но не выпущена в свет до самой ея кончины. — Какие же бы были к тому причины? — Вот оне: 1) Некто из ея приближенных читал оную пред нею и вместо полна̀ прочел по̀лно. 2) Трон под тобой, корона у ног показались ей якобинизмом тогдашних французских крамольников. 3) Труд наш, имена не столь сильны, как бы думал я, ея восхитили душу, и тому подобное. — Вы мне скажете, что до этого вам нужды нет, но что вы только смотрите на красоты поэзии, будучи поражаемы ими по чувствам вашего сердца. Вы правы; но смею сказать: точно ли вы дали вес тем мыслям, коими я хотел что изобразить, ибо вам обстоятельства, для чего что писано, неизвестны. Будучи поэт по вдохновению, я должен был говорить правду; политик или царедворец по служению моему при дворе, я принужден был закрывать истину иносказанием и намеками, из чего само по себе вышло, что в некоторых моих произведениях и поныне многие, что читают, того не понимают совершенно, — например:

Как вкус и нравы распестрились,
Весь мир стал полосатый шут,
Мартышки в воздухе явились,
По свету светят фонари;
Витийствуют уранги в школах(18) и проч.

Все примечатели и разбиратели моей поэзии, без особых замечаниев, оставленных мною на случай смерти моей, будут судить не в попад. — Также и в разбираемой вами оде, кажется мне, что вы приняли за одно аллегорическое название Польши: в гидре, во льве, в Сармате и в фуриях; но они суть предметы сами по себе совсем разные, но только действовали против России заедино. В гидре я представил Варшаву, как льстивую змию, исподтишка угрызшую нечаянным возмущением бывшие там наши войски; во льве — враждующего на нас Шведа, в фуриях — крамольников Парижа, на нас тайно и явно восстающих; ибо тут опечатка, а в манускрипте сказано: Стремися, фуриев (а не с фурией) сонм грозный(19). Подобно сему и театр действия не одного настоящего времени в Варшаве, но «от Лены до Невы простершийся герой на лавровом поле оттолкнет врагов одною ногою», т. е. в будущее время, что и исполнилось в 1812 году под Москвою. Сармат — вообще польский народ, которого обезоружа, Росс грозит ему наднесенным мечем, чтоб он не смел вновь против него восставать. Оттолкнуть — слово конечно низкое для оды; можно бы сказать: «отторгнет вас одной ногою»; но мне оттолкнет казалось яснее, как Ломоносову сопхнуть(20). А потому в куплете сем ежели и есть красоты, то не одни пиитические или картинообразные, но пифические, или пророчественные.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оканчиваю повторением моей еще благодарности за ваше ко мне хорошее расположение. Не подумайте, что я будучи весьма слабый эстетик, хотел оспаривать разбор ваш, который мне похвалять самому стыдно; но потомство вам лучше отдаст справедливость нежели я, когда научите вы молодых питомцев истинному вкусу вашими примечаниями. Пребываю впрочем с истинным почтением ваш и проч.

Комментарий Я. Грота

6 апреля 1794 г. вспыхнуло в Варшаве восстание; на улицах началось кровопролитие, продолжавшееся несколько дней. Колонтай хотел было перерезать всех Русских; но Костюшко, провозглашенный главным начальником с неограниченною властью, не допустил такого злодейства. Рескриптом 16 мая Румянцов назначен главнокомандующим с нашей стороны; Суворов, которому он поручил усмирение мятежа, собрал корпус тысяч в двенадцать, разбил Поляков внезапно сперва при Кобрине, потом у Бреста-Литовского и, пройдя в три недели 560 верст, во второй половине октября подступил к Праге, защищаемой 30,000-ным войском и 104 пушками. Разделив войска свои на семь колонн, он назначил днем приступа 24-е число. В пять часов утра была пущена ракета: колонны двинулись и, не смотря на отчаянную оборону, Прага взята в три часа времени в виду столицы Польши, полагавшей на нее всю свою надежду (Словарь достоп. людей, Спб. 1847, статья: Суворов). Л. Н. Энгельгардт, бывший участником этого ужасного дня, говорит в своих Записках (стр. 138): «До самой Вислы на всяком шагу видны были всякого звания умерщвленные, а на берегу оной навалены были груды тел убитых и умирающих: воинов, жителей, Жидов, монахов, женщин и ребят». На другой день к Суворову присланы были депутаты из Варшавы. Герой сидел в палатке, разбитой на окопах; деревянный отрубок служил ему стулом; другой, повыше, заменял стол. Суворов, как скоро увидел пришедших, бросил свою саблю с словами: Мир, тишина и спокойствие! и обнял послов, упавших к ногам его. Через день прибыл польский подполковник Гофман с прошением восмидневного срока на размышление. Суворов отвечал: Ни минуты! Через час присланы графы Потоцкий и Мостовский с письмом от короля, уполномочивавшего начать переговоры о мире. Победитель сказал: С Польшею у нас войны нет; я не министр, а военачальник: сокрушаю толпы мятежников. В тот же день с донесением императрице о взятии Варшавы послан был подполковник Бибиков. Донесение состояло в трех словах: Ура! Варшава наша! Екатерина отвечала 19 ноября: Ура, фельдмаршал! Таким образом это титло, котораго Суворов давно домогался, досталось ему за взятие Варшавы. Сверх того Екатерина прислала ему повелительный жезл с брильянтами и пожаловала 7000 душ. За этот же подвиг император немецкий подарил Суворову свой портрет, а король прусский — ленты Черного и Красного Орла. Все штаб- и обер-офицеры, участвовавшие в приступе, награждены золотыми крестами на георгиевской ленте в петлицу, с надписью на одной стороне: За труды и храбрость, а на другой: Прага взята 1794 года 24 октября; солдаты получили медали (там же и Словарь достопамятных людей).

Прежде сочинения оды На взятие Варшавы Державин издал стихи И. И. Дмитриева На разбитие Костюшки глас патриота, впоследствии сделавшиеся известными под измененным заглавием Глас патриота на взятие Варшавы, с которым они уже в следующем, 1795, году появились в сочинениях Дмитриева: И мои безделки. Так как во время получения в Петербурге известия о победе Ферзена над Костюшкой, Дмитриев находился в Астрахани, то многие приняли за мистификацию приписанные ему стихи и считали автором их самого Державина. Между тем такая странность была следствием преждевременного слуха о решительном поражении Поляков, дошедшего до Дмитриева в Сызрани перед отъездом его в Астрахань. Он тогда же написал эти стихи и прислал их Державину из Астрахани. По отпечатании их последний, 17 октября 1794 г., писал Дмитриеву: «Пьеса пришла очень кстати, в самое то время, как получено известие, что идол Польши, Костюшко, не токмо Ферзеном разбит и ранен, но и сделан пленником; и недавно также сильное поражение сделано г. Суворовым, так что в обоих потеряли на месте неприятели около 22 т. войск своих. Суворов чудеса сделал: в то время, как прусские войска, оставивши Варшаву и соединение с нами, пошли во свояси, то он сделал в три дня более 700 верст, увидел, напал и победил. Сей ужас помог в победе и Ферзену. Словом, стихи ваши были очень кстати, и вот вы видите их напечатанными и в публику по воле ея величества выданными. Государынею и всеми с великою похвалою приняты. Я было приказал 50 экземпляров напечатать, но должно было впятеро еще прибавлять, и со всем тем всех требователей удовольствовать не можно. Невероятно показалось, как в Астрахани сочиненные стихи могли так скоро сюда перелететь и почти в одно время показались напечатанными, как последнее от Ферзена получено известие(21). И для того все думали, что я написал; но я, чтобы доставить вам честь принадлежащую, должен был показать ваше письмо»(22).

Не так посчастливилось оде самого Державина. Уже она была напечатана, но, по недоразумению, императрица при чтении ея прогневалась, и стихи эти остались до кончины ея невыпущенными в свет. Первое неприятное впечатление произошло от того, что секретарь ея В. С. Попов, бывший правитель канцелярии Потемкина, читая оду государыне вслух, поставил не на месте одно ударение и произнес следующим образом стихи 7-й и 8-й, которыми, при первоначальном разделении оды, кончалось второе четырехстишие:

Бессмертная Екатерина!
Куда? и что еще? — Уж по̀лно ... (вместо уже полна̀ и проч.).

Императрице показалось, что поэт советует ей воздерживаться от дальнейших побед и завоеваний. Но еще более не понравились ей далее слова, обращенные к Суворову (в конце отдела 2-го):

Трон под тобой, корона у ног,
Царь в полону...

Екатерина увидела тут выражение якобинизма Французских крамольников... Так, по крайней мере, говорил Державину присутствовавший при чтении граф А. И. Пушкин. По этим-то причинам, рассказывает поэт в своих Объяснениях (в издании Ф. П. Львова место это, как и многие другие, совершенно выпущено), хотя ода и была напечатана, с согласия П. А. Зубова, в числе 3000 экземпляров и внесена из типографии в комнату императрицы; однакож оттуда она в свет не была выпущена (см. об этом же письмо Державина к Мерзлякову, помещаемое нами вслед за настоящей одой, в приложении к ней).

По кончине императрицы, продолжает Державин (Об.), случилось по поводу этой оды забавное происшествие. Две благородные вдовы, в пользу которых она была напечатана, лишились своего прибытка вследствие невыпуска ея. Так как по вступлении на престол императора Павла Зубов утратил свое влияние, то одна из этих вдов подала государю прошение о взыскании с бывшего любимца, в ея пользу, 7000 руб. в вознаграждение убытка, понесенного ею от нераспродажи оды. Император приказал Зубову заплатить эту сумму; но когда Державин объяснил государю, что вдова не имела права требовать денег, которые не были ей подарены, а только могли бы ей достаться, если б продажа оды была разрешена, то дело это тем и кончилось.

Заметим, что прежде оды Державин написал только четырехстишие, — то самое, которое после составило начало оды, и отправил его в поздравительном письме к Суворову; знаменитый герой в ответе своем также присоединил к прозе опыт своего стихотворческого искусства (см. переписку Державина в нашем издании). Остолопов в Ключе к соч. Держ. (стр. 63) говорит, что остальная часть оды написана была «в один присест, без всякого рачения, по одному только вдохновению»; но сам Державин ничего не упоминает об этом.

При первоначальном напечатании оды в отдельном виде (в четвертку) она была озаглавлена: Песнь ея императорскому величеству Екатерине II на победы графа Суворова-Рымникского, Спб. 1794 г.(23). Во второй раз она была напечатана, под тем же заглавием, в издании 1798 г., стр. 348, с разделением 1-го отдела оды на четырехстишия; только последний в нем куплет, начиная от слов Прокатится, пройдет, состоял из 6-ти стихов. В имп. публ. библиотеке находится экземпляр этого издания, подаренный Державиным с своеручною надписью Суворову; тут рукою самого же поэта сделаны в этой оде некоторые поправки. В изд. 1808 см. ч. I, LII.

К заглавию нашего текста приложен рисованный Олениным портрет Суворова; крылья и молнии означают быстроту его побед; на щите надпись: «Vigore et celeritate».

Другие стихи автора: