Стих: Аполлон Григорьев -
Паризина (из Байрона)

I.

То час, когда из-за ветвей
Трель соловья дрожит звончей;
То час,— когда так звучно-тих
Влюбленный шопот уст младых;
И тихий ветр, и плеск волны
Для слуха чуткаго полны
Какой-то музыки живой,
И каждый цвет блестит росой,
И в небе звезд сверкает рой,
И синева воды темней,
И гуще мрак в сени ветвей,
И дымкой свод небес одет.
То — полумрак, то — полусвет...
То час, как под закат дневной,
Прозрачной мглою заревой
Все будто флером обвито;
То час, пока еще луной
Мерцанье сумерек не вовсе залито!

II.

Но не затем, чтоб слушать водопад
Прокралась Паризина из палат;
Не с тем, чтобы глядеть на свод ночной
Синьора бродит в тишине немой,
И в княжеской беседке Эстов — вряд
Она цветов в себя вдыхает аромат.
И жадно слушает не соловья она,
Хоть трепетнаго вся внимания полна,
Как будто сказке слухом отдана...
Вот шум шагов за чащею ветвей:
Бледнеют щеки... сердца стук слышней...
Вот в шелесте листов речь ясно раздалась...
Кровь снова прилила и грудь приподнялась!
Еще минута... близок срок...
Прошла — и он y милых ног.

III.

И что для них весь мир кругом
С его движеньем, ночью, днем?
Вся жизнь и неба и земли
Для них ничто в блаженный миг;
И чужды, будто в гроб сошли,
Они всему: вблизи, вдали
Кругом... как будто кроме их
Нет на земле других живых.
И дышат, и живут они
Один другим — за всех одни!
Их вздохи самые таким
Полны блаженством, что разбить
Оно безумием своим
В груди могло бы сердце им,
Когда б не краткий длилось миг.
Опасность, страх, позор, вина,—
Ничто не возмущает их
Тревожно-сладостнаго сна.
И кто ж из нас, кто страсти знал,—
Иль медлил, или трепетал
В подобный миг, иль думать мог
О том, что краток счастья срок?
Увы! и так оно пройдет
Скорей, чем мысль родится в нас,
Что быстротечен счастья час,
Что светлый сон уж не придет.

IV.

И медлен и тосклив их взгляд:
Они спешат и не спешат
Преступных радостей приют
Покинуть. Тщетны клятвы их
И обещанья встреч других:
Грызет их мука, словно тут,
Теперь — разлуки вечной миг!
Объятья, вздохи без конца...
Хотят, как будто навсегда
Сковавшись, замереть уста...
Ея прекраснаго лица
Прозрачный очерк весь облит
Сияньем неба заревым:
И небо — Паризина мнит —
Греха их не отпустит им.
A с неба строго так глядит
Судьею каждая звезда!
Объятья, вздохи без конца
Их приковали б навсегда
К свиданья месту... но давно
Ждет Паризину сень дворца.
Урочный час — и суждено
Разстаться им: в груди с тоской,
С боязнью мрачно-ледяной,
Со всем, что следовать должно
За грешным делом, за виной.

V.

Уходит Уго, чтоб искать
На ложе одиноком сна
И по чужой жене сгарать
Греховным жаром; a она
Главу преступную должна
К груди супруга приклонить...
Но сон ея — горячки сон,
Греховных чувств исполнен он:
Их обличает жар ланит.
Она в забвеньи страстных грез
Лепечет громко имя то,
Котораго бы ни за что
И шопотом не произнес
Ея язык при свете дня.
Супруга жмет к груди она,
Полна мятежнаго огня...
A он, объятьем пробужден,
Блажен мечтою,— грезы сна,
И страстный вздох, и неги стон
Душой готов благословить
И слезы умиленья лить
О том, что и во сне жена
Ему так страстно предана.

VI.

Он к сердцу спящую прижал
И ловит смутный шопот слов,
И слышит... Что ж затрепетал
Князь Адзо, будто услыхал
Архангела последний зов?
И прав он... Приговор страшней
Ему едва ли прозвучит
И над могилой, как из ней
Глас судии ему велит
Возстать, чтоб век уже не спать
И перед вечный трон предстать.
Да, прав он... Мир его земной
Единым звуком весь разбит:
Невнятный лепет речи той —
Ея вина и Адзо стыд!
И чье же имя?...
Раздалось
Оно в ушах, как страшный стон
Волны, которою разбит
Челнок, и путник, на утес
Заброшенный, вновь погружен
Навеки в хлябь морских валов
И не воротится... Таков
Удар, который нанесен
Тем именем душе его...
И чье же имя?
Про кого
Не мог бы грезить даже он!
То имя — Уго... сына той...
Любимой прежде... Сын родной,
Плод страсти, плод мятежных лет,
Минувшаго живой упрек,
Грех юных дней, когда увлек
Он сердце Бьянки и обет
Безжалостно нарушить мог,
Обет, когда-то данный ей,—
Доверчивой в любви своей.

VII.

Кинжал извлек он из ножон,
Но трепетно в ножны опять
Сталь хладная опущена...
Ее убить не в силах он!
Пусть недостойна жить она,
Но — так прекрасна!... И притом,
Она с улыбкой тихим сном
Забылась. Он не разбудил
Ея... a только устремил
На спящую он взгляд такой,
Что еслиб, пробудясь от сна,
Взгляд этот встретила она,
Ее оледенил бы он
На вечный, безпробудный сон.
У князя по челу течет,
Густыми каплями блестя
При свете лампы, хладный пот ..
Она-ж замолкла. Но хотя
Теперь безпечно спит она,
A жизнь ея изочтена!

VIII.

Заутра же — допрос. Вины
Клятвопреступницы-жены
Улики хочет он собрать,
И от придворных слышит сам
Все, что страшился он узнать:
Свой несомненно-явный срам...
Себя однех хотят спасать
Ея сообщницы. Боязнь
Велит им все — вину, и казнь,
И стыд — лишь на нее слагать.
Утаек нет. До мелочей
Раскрыто все, чтоб был верней
Разсказ; и больше ничего
Душе измученной его
И слуху не осталось ждать,
И чувствовать, и узнавать...

IX.

Он не из тех, перенести
Чтоб мог отсрочку мщенья... Вот
В совета зале, посреди
Вельмож, возсев на трон, зовет
Чету преступную на суд
Владыка рода Эстов. Их
Обоих скованных влекут.
Так оба юны; так из сих
Виновных дивно хороша
Одна... и как, Спаситель мой,—
Какой судьбой,
В цепях и тяжело дыша,
Перед отцом здесь сын родной
Стоит, как пред судьей?
Пред властелином Уго здесь;
И гнев его изведать весь
И слышать приговор
Из уст отцовских должен он...
Но пусть защиты он лишен
И пусть в цепях... До этих пор
Его язык был нем, a взор
Лишь гордый выражал укор.

X.

Тиха, безмолвна и бледна
Перед судом стоит она...
Как взгляд очей ея живых,
То говорливых, то немых
И неги полных, вдруг поблек!...
Еще вчера, горя огнем,
Своих лучей блестящий ток
Он разливал на все кругом.
Еще вчера свое копье
Готов был каждый за нее
Из знатных рыцарей сломать,
Когда б лишь взором повела...
Еще вчера перенимать
Ея улыбки, тон речей
Готова каждая была
Красавица, чтоб подражать
Владычице своей.
Когда б в очах ея печаль
Туманной влагой разлилась,
Наверно не одна бы сталь
Для отомщенья извлеклась
Тому, кто взор ея в те дни
Мог омрачить хотя на миг.
A ныне кто она для них,
Кто ныне для нея они?
Теперь — властна ль она велеть?
Возможно ль им на зов лететь?
И равнодушны, и молчат
Они, и клонят долу взор,
Сложивши руки, иль таят
Вражду, презренье и укор
В движеньи губ, в усмешке злой...
О, Паризина! вот твой двор!
A он, a тот... избранник твой,
Чей меч недавно ждал одних
Полу-велений глаз твоих...
Он, кто,— свободен будь на мигь,—
Твою свободу б искупил
Иль в битве голову сложил?...
Жены отца любовник, он,—
Так, как и ты, обременен
Цепями тяжкими,— не зрит,
Как влага слез твой взор мутит,—
Слез, проливаемых тобой
За жребий друга, не за свой...
И веки нежныя твои,
По коим тонкие ручьи —
Извивы жилок разлились
Всей темной синевою струй,
Маня уста на поцелуй,
Как будто налиты свинцом,
Не осеняют — давят взгляд:
Под ними слезы лишь кипят
И накипая — бьют ключом.

XI.

И он... он плакал бы о ней,
Без этих сотен глаз людских,
Следящих зорко их двоих...
Но тут, перед толпой людей,
Его печаль,— как ни была
Тяжка,— как будто замерла!
И сердца Уго тайных мук
Не выдал ни единый звук...
Лишь на нее одну взглянуть
Боится он, чтоб не вздрогнуть.
Воспоминанья прожитых
Мгновений... преступленье их...
Любовь их... правый гнев отца,
Проклятье всех людей честных...
Казнь здесь — и в небе суд Творца...
Ея погибель и позор!...
На смертно-бледное чело
Подруги хоть единый взор
Как мог бы ныне кинуть он?
За все им сделанное зло
В нем грозно поднялся б укор
И вылился в ужасный стон.

XII.

И начал князь:
«Еще вчера
Был горд я сыном и женой;
Сегодня с утренней зарей
Мой сон разсеян. До утра,
До завтра не пройдет,— ни той
И ни другого y меня
Не будет. Жизнь свою до дня
Кончины буду я влачить
Один... Да будет, так и быть!
Здесь никого,— уверен в том,—
Нет, кто б иначе поступить
На месте мог моем.
Союз разорван... и не мной...
Опять скажу я: так и быть!
Внемлите ж суд правдивый мой:
Тебя священник, Уго, ждет;
Затем — за грех разсчет.
Ступай, молися небесам!
Быть может, и прощают там;
Но места нет обоим нам
Здесь на земли,
Где б вместе двое мы могли
Хотя единый час дышать...
Прощай же... Не увижу я,
Как будешь умирать...
Но ты, коварная змея,
Ты будешь зреть — клянуся в том —
Его главу под топором!
Иди, развратная жена!
Не я, но ты, лишь ты вина
Убийства. Мучься ж, a потом
Живи, коль можешь пережить...
Тебя я не хочу казнить!»

XIII.

И тут суровый князь закрыл
Лицо, затем, что вдоль чела
Пошли следы столь резких жил,
Как будто к мозгу прилила
Вся кровь. И он, угрюм и нем,
Склонился на руки главой,
Чтобы не выдать пред толпой
Своих мучений. Между тем
Окованныя приподнял
Преступник руки — и просил
Он слова краткаго. Молчал
Князь Адзо, но не воспретил,—
И Уго так заговорил:
«Смерть не страшит меня. Видал
Не раз ты, как, летя на бой,
Врывался вместе я с тобой
В ряды безчисленных врагов...
И попрекнуть меч добрый мой,
Который y меня отъят
Усердием твоих рабов,
Нельзя в бездействии. Навряд
Секире палача пролить
Так много крови, как моей
Рукой, на службе быв твоей,
Крови врагов твоих пролить
Я успевал в единый бой.
«Тобой дана — и пусть тобой
Возьмется ныне жизнь моя,—
Дар, за который много я
Не в силах благодарным быть...
Я никогда не мог забыть
Позора матери, стыда
И смерти... Помнил я всегда
И срам рожденья... И одним
Наследьем было то моим...
Давно она в могиле спит...
Я, сын ея, соперник твой,
Твой сын,— туда же на покой
Сойду за ней; но обличит
Ея безрадостный конец,
Глава, на плахе ныне мной
Сложенная,— как нежен был
Любовник, как любил отец!

«Пускай тебя я оскорбил,
Но — зло за зло... Увы! она,
Твоя законная жена,—
Та жертва новая страстей
Твоих и гордости твоей,—
Ты помнишь,— мне обручена
Была давно... Ты это знал!
Ея красы ты возжелал...
Своим же собственным грехом,
Рожденья моего пятном
Меня унизил ты пред ней,
Как недостойнаго назвать
Ее невестою своей...
Затем, что имя я не мог
Носить твое и возседать
На троне Эстов!... Но когда б
Еще прожить судил мне Бог,
Блеск славы Эстов был бы слаб
Пред блеском тем, который сам
Стяжал бы я...
Я меч имел; душа моя
Была способна к небесам
Вершину древа моего
Поднять и Эстов род затмить
Величьем царственным его...
Чтоб шпоры рыцаря носить
Достойно — знатным мало быть...
Мои же шпоры в смертный бой
Пред всей вельможною толпой
Стремили моего коня,
И мчал ретивый конь меня,
И громко несся по полям
Мой клич: «Дом Эстов — смерть врагам!»

«Я преступленье не ищу
Оправдывать, и не хочу
Пощаду вымолить себе,
И не прошу, чтобы судьбе
Самой оставил ты скосить
Остаток,— бедный, может быть,—
Мне предназначенных годов.
Да и зачем? Безумных слов
Не повторить, не возвратить!
Но пусть и низок родом я,
Пускай позор на мне лежит,
Пусть родовая спесь твоя
Меня признать сочла б за стыд...
В моих чертах легко узнать
Отца черты — твою печать.
И все твое в душе моей:
Твоя неукротимость в ней,
Твои... но что ж трепещешь ты
Во мне узнать свои черты?...
Твои оне — моя рука,
Которая, как сталь, крепка,
Моя душа — вся из огня...
Ты мне не жизнь лишь подарил,—
Себя ты перелил в меня!
Смотри ж на плод греховный свой
И казнись тем, что породил
Ты сына, сходнаго с тобой!...
Не выкидыш по духу я:
Душе подобная твоей,
Не терпит уз душа моя.
A жизнь, a дар мгновенный сей,
Который ныне ты судил
Отнять,— ты знаешь,— я ценил
Не больше, чем ценил ты сам,
Когда бывало, свой шелом
Надвинешь ты, и, конь с конем,
По мертвым вражеским телам
Мы мчимся с дерзостным челом.

«И пусть что было — то прошло,
И пусть грядущее могло
Лишь прошлому подобно быть...
A все мне жаль, что жизни нить
Судьба не порвала тогда!
Хоть матери моей стыда
Виновник — ты; хотя всех зол
Причина — ты; хоть под венец
Мою невесту ты повел,—
Я чувствую: ты мой отец!
И приговор суровый твой,—
Он прав, хоть изречен тобой.
Зачат в грехе, позорно я
Умру на плахе: жизнь моя
Окончится, как началась...
Грешил отец — и сын грешил!
Во мне одном обоих нас
Ты ныне право осудил.
Мой грех в глазах толпы людской
Тяжеле: Божий суд — иной!»

XIV.

Окончил — и спокойно стал,
На грудь сложивши руки, он;
И как-то страшно прозвучал
Цепей тяжелых резкий звон.
И не было ни одного
Из окружавших трон вождей,
До сердца б не проник чьего
Глухой и мрачный звон цепей...
На роковую красоту
Жены-преступницы, на ту
Причину казни и вины,
Вновь взоры всех устремлены!
Как примет — каждый знать желал —
Казнь совиновника она...
Она же, зла всего вина,
Меж тем стояла, я сказал,
Тиха, безмолвна и бледна...
A взгляд ея недвижен был,
Но был открыт. Ни разу он,
Казалось, не был обращен
На что нибудь — и не бродил
По сторонам; и веки глаз
Ея прелестных хоть бы раз
Сомкнулись,— тению своей
Хоть раз прикрыли б блеск очей!
Нет! обвивали, как кружки,
Своею страшной белизной
Они лазурные зрачки.
Стеклянно-хладен, нем и дик
Был взгляд ея перед толпой.
Казалось, будто лед проник
В ея свернувшуюся кровь.
Слеза являлась лишь порой...
И, медленно скопившись, вновь
Из-под каймы ресниц густых
Катилась крупная слеза.
Лишь тот, кто видел, тот постиг
Что это было... Слез таких
Людские на земле глаза,
Казалось всем, не могут лить.
Хотела что-то говорить
Она... Глухой, неясный звук
Гортань сухая издала...
И в звуке том слышна была
Вся тягость безконечных мук.
Замолк он... Что-то ей опять
Хотелося потом сказать,—
И голос слышался, но он
Излился только в долгий стон...
И пала на землю она,
Как тяжкий камень, как порой
С подножья мрамор — лик живой.
Увы, не Адзо то жена,
Сей труп бездушный и немой:
Надгробный памятник скорей,
Надгробный памятник над ней,
Над ней, кого, как жало, страсть
Язвила и к греху влекла,—
Над ней, которая упасть
До преступления могла
И посрамленья не снесла!...
A все жива еще она.
И к тяжким мукам бытия
Вновь слишком скоро призвана
От полусмерти забытья...
Но бедный разум... Напряглись
В ней фибры чувств и порвались...
И в помутившемся от мук
Мозгу все в хаосе слилось!
Как от дождя размокший лук,
Который стрелы мечет вкось,
Безсвязно дикия, как сон,
Рождать лишь может мысли он.
Пустое, белое пятно —
Для ней прошедшее; черно
Грядущее: едва видна
Стезя в нем, да и та темна,
Как путнику, что в час ночной
Тропинки вынужден искать,
Чуть освещаемой грозой.
Она боялась... Понимать
Могла, что ей на душу зло
Теперь какое-то легло,
Как камень, хладно, тяжело.
Что был тут грех, и срам тут был,
Что кто-то скоро тут умрет...
Ho — кто?... забыла... Приходил
Вопрос ей: что — она живет,
Иль нет? Земля ли под стопой?
Над нею небо ли?... Кругом
То люди ль собрались толпой?
Иль демонов проклятых рой,
С каким-то злобным торжеством,
Глядит на ту, которой взор
Привык досель встречать кругом
Сочувствие, a не укор?
И все подобно стало тьме
В ея блуждающем уме.
Боязнь, надежды — все слилось
В непроницаемый хаос...
То смех, то слезы — и равно
Во всем безумие одно!
В тяжелый, судорожный сон
Ея разсудок погружен...
Его на помощь тщетно звать,
И пробужденья долго ждать!

XV.

Монастыря колокола
Гудят, звонят,
Сливаясь в гул глухой;
На старой башне, прямой как стрела,
Медленно, тяжко, вперед и назад
Качаясь, ревут, как жалобный вой.
Тоску на сердце наводит их звон...
Но, чу! раздался и гимн похорон,
Торжественно-мрачен, уныл...
Поминки по том, кто на свете отжил
Иль скоро отжить осужден...

За душу грешника летят
Молитвы к небесам...
Колокола всем зевом гудят,
Курится фимиам...
Для грешной души настает
Тяжелый миг конца...
Чье сердце от жалости здесь не дрогнет?...
К ногам монаха, святого отца,
Он на землю сырую колени склонил.
И плаха пред ним, и стража дворца
Кругом обступила ее...
И палач рукава засучил,
Чтоб вернее удар его был,
И смотрит: остро ль топора лезвие...
И пробуя, машет своим топором...
И безмолвной и тесной толпою народ
Стекается видеть, как сын умрет,
Родным казнимый отцом.

XVI.

A вечер негой напоен,
Кругом все блещет и цветет;
И, покидая небосклон,
Как бы в насмешку солнце льет
Струи роскошнейших лучей
На этот мрачный день скорбей.
Вечерним светом облило
Оно преступника чело
В тот миг, когда, склонясь во прах,
Смиренно пред отцом святым,
Он в сокрушеньи перед ним
Кончает исповедь в грехах;
Лобзает крест — святой символ —
И отпущения глагол,
Могущий душу,— сколь она
Грехом ни будь осквернена,—
От смертных пятен всех омыть
И паче снега убелить,
Глагол прощенья, неба зов
Благоговейно внять готов.
Играет солнце в этот миг
Всем золотом лучей своих —
И на главе, склоненной в прах,
И на каштановых кудрях,
На шею падающих; но
Особенно блестит оно
Зловеще-яркой полосой
На глади топора стальной...
Ужасен смертным смерти миг!
И в души зрителей проник
Смертельный хлад... Пусть каждый знал,
Что грех ужасный совершен,
Что прав карающий закон,
Но всяк невольно задрожал...

XVII.

Мольбы последния скончал
Преступный сын, жены отца
Любовник дерзкий; досказал
Грехи, какие только знал,
И пробил час его конца,
И настает последний миг!
Снимают плащ с него долой.
И прядь кудрей его густых
Палач презренною рукой
Уже схватил... Еще одна
Минута — пала в прах она!
В гроб не возьмет он ничего:
Ни тех убранств, в какия он
Был так роскошно облечен,
Ни даже шарфа своего,
Что Паризиной подарен...
С него одежда сорвана...
Повязка взор закрыть должна...
Но нет! Его ли гордый взор
Подобный вынесет позор?
И чувства, что казались в нем
Затихшими,— проснулись вновь;
И закипела в нем вся кровь
Негодования огнем,
Когда глаза ему платком
Палач собрался повязать,—
Как будто б с смертью незнаком
Он был, и прямо ей взирать
В лицо издавна не привык!...
«Нет! пусть цепями связан я,
Пусть вам и жизнь и кровь моя
Обречены,— последний миг
С открытым взором встречу я.
Рази»! И лишь проговорил,—
На плаху сам главу склонил...
И были Уго то слова
Последния: «Рази!».. Взмахнул
Палач рукой, топор сверкнул —
И покатилась голова.
И, рухнув, труп кровавый пал
На землю тяжко; побежал
Из туловища крови ток
И напоил, как дождь, песок...
Мигнули судорожно раз
И два — но быстро веки глаз;
На миг раскрылися уста
И затворились навсегда...
Он умер так, как умирать
Всем грешным надо пожелать:
Без шума и без хвастовства!
Он покаянныя слова
Читал смиренно; врачевства
Духовнаго не отвергал,
Не впал в отчаяния грех:
У ног приора преклонен,
Вполне был сердцем отрешен
Он от земных желаний всех!...
Отец разгневанный, она,
Его любовь — греха вина...
Что было тут ему до них?
Ни стонов ропота глухих
На тяжкий приговор судьбы,
Ни помыслов о чем ином,
Как лишь о мире неземном,—
Ни слова,— кроме слов мольбы
Да тех невольных кратких слов,
Когда спокойно был готов
Он топора удар принять —
Слов, чтобы дали умирать
Ему с открытым взором,— сих
Прощальных слов его одних!...

XVIII.

Как смертью сжатыя уста,—
Грудь каждаго в толпе немой
Была для вздохов заперта...
Но электрической струей
Холодной дрожи ток по всей
Толпе сплотившейся людей
Перебежал,
Когда удар смертельный пал
И порешило лезвие
На век любовь и бытие
Того, кто отжил в этот миг...
Поднялся вздох, но подавлен
В груди насильно каждым, он,
Едва родившийся, затих.
Не слышались ни шум, ни стон;
Лишь топора о плаху стук
Зловеще-глухо раздался.
Но больше — ничего...
Лишь звук
Еще... он резко разлился
В безмолвном воздухе,— как крик
Пронзителен, безумно дик,
Как матери ужасный стон
Над пораженным смертью вдруг
Дитей,— прорезал воздух он,
Сей дикий вопль нездешних мук:
Он из решетчатых окон
Дворца — немую тишь проник
И к небу поднялся тот крик
Отчаянный... И обратил
Невольно каждый взор туда,
Но тщетно... Стихло... Только был
То женский крик — и никогда
Из груди мук душевных боль
Не вырывала вопля столь
Безумнаго. Кто услыхал
Сей стон,— тот верно пожелал
Из состраданья, чтобы он
Был смертный — этот страшный стон!.

XIX.

Пал Уго, и с минуты сей
Его печальнаго конца,—
Ни в залах мраморных дворца,
Ни в темной зелени аллей
Не видно Паризины. След
Ея пропал — и слуху нет
Нигде уж более о ней...
И даже имя то ничей
Язык промолвить не дерзал,
Как бы одно из слов таких,
Какия из бесед людских
Навеки — или страх изгнал,
Иль чувство изгнало стыда.
От князя ж Адзо никогда
Никто ни разу не слыхал
Ни сына, ни жены имен.
Никто не знал гробницы их.
Был за оградой мест святых
Их праху угол отведен.
По крайней мере так зарыт
Был рыцарь. Паризины рок
Глубокой тайною покрыт,
Как прах доскою гробовой...
Стяжала ль тягостным путем,
Слезами, бденьями, постом
Она в обители святой
Прощенье неба?... Нож иль яд
Пресекли дни ея?... Молчат
Предания. Иль, может быть,
Без долгих пыток жизни нить
Ея мгновенно порвалась
И грудь от мук разорвалась
При взмахе топора,— едва
Скатилась Уго голова...
Но какова бы ни была
Ея кончина,— умерла
Она печально, как жила!

XX.

И князь женился на другой,
И окружен под старость был
Он добрых сыновей толпой;
Но не был ни один из сих
Сынов столь доблестен и мил,
Как тот, кто тлел в земле сырой;
Иль если были — доблесть их
Холодный взор не примечал:
A примечал, так подавлял
Родитель вздох в груди своей...
Но слез y князя никогда
Не вырывалось из очей.
И никогда его уста
Не озарялись уж потом
Улыбки радостным лучом.
Его высокое чело
Изрыли тяжких дум следы —
Морщины... Горе провело
До срока эти борозды
Горячим плугом. Для всего
Он отжил навсегда; равно
Для радостей и для скорбей.
Ему в грядущем ничего
Не оставалося давно,—
Лишь разве длинный ряд ночей
Без сна и ряд тяжелых дней,
Да равнодушие одно
К хвале или хуле людской...
Его душа давно бежать
Хотела б от себя самой,
Но покориться не могла
Судьбе своей,— a забывать
Способна не была;
Она всегда, в тот даже миг,
Когда, казалось, тишина
В ней водворялася,— полна
Была обычных дум своих,
Дум напряженных, мрачных, злых...
Так льда густой и твердый слой
Покроет лишь поверхность вод,—
Неудержимо ток живой
Под хладною корой течет
И течь не может перестать...
Дух Адзо так же волновать
Не преставал обычный ток
Печальных дум: источник их
Был слишком силен и глубок,
Чтобы, как память дней былых,
Изсякнуть. Тщетно мы хотим
Разлив сердечных волн унять;
Вовеки не изсякнуть им —
И возвращаются опять
Потоки слез непролитых
К источнику — и там на дне
Кипят в душевной глубине...
И пусть никто не видит их,
Тех слез непролитых,— оне,
На сердце падая, опять
Скопляются и тем сильней,
Чем более в груди своей
Мы силимся их подавлять...
Истерзан внутренней тоской,
Воспоминаньями о тех,
Кого казнил за тяжкий грех,
Страдая сердца пустотой,
Ненаполнимой ни на миг,
И без надежды встретить их
Хоть за пределами земли,
При всем сознании, что он
Свершил свой суд, как сам закон,
Что сами гибель навлекли
Они на голову себе —
Был князь под старость обречен
Тоске, мученьям и борьбе...
Могучий дуб, когда порой
Суки испорченных ветвей
Подрежет опытной рукой
Садовник бережно,— сильней
Раскинется под небеса...
Но если в бешенстве гроза
Нежданно ветви опалит,—
Немой развалиной стоит
И сохнет сумрачен и гол
Ветвей навек лишенный ствол.

Другие стихи автора:

  • Первая глава из романа Отпетая
    1 О мой читатель... вы москвич прямой И потому, наверно, о Коломне Не знаете... конечно, н...

  • Песнь о розе
    Хор Из недр природы розу нам Извел отец творенья, И богачам и беднякам Равны в ней наслажд...