Главная / Российская поэзия / Стихи - Владимир Маяковский / Летающий пролетарий

Стих: Владимир Маяковский -
Летающий пролетарий

Предисловие

В «Правде»
     пишется правда.
            В «Известиях» –
                 известия.
Факты.
     Хоть возьми
           да положи на стол.
А поэта
     интересует
         и то,
               что будет через двести
лет
или –
     через сто.

I

Война, которая будет сейчас

Когда
   перелистываем
         газетный лист мы,
перебираем
      новости
         заграницы болотной,
натыкаемся –
      выдумали
            ученые империалистовы:
то газ,
   то луч,
      то самолет беспилотный.
Что́ им,
   куриная судьба горька?
Человечеству
      помогают,
          лучи скрестя?
Нет –
   с поднебесья
         новый аркан
готовят
   на шеи
      рабочих и крестьян.
Десятилетие
      страницы
          всех газетин
смерть начиняла –
         увечья,
            горе...
Но вздором
      покажутся
         бойни эти
в ужасе
   грядущих фантасмагорий.. . .

2125 год.

Небо горсти сложило
         (звезды клянчит).
Был вечер,
    выражаясь просто.
На небе,
   как всегда,
         появился аэропланчик.
Обычный –
      самопишущий –
             «Аэророста».
Москва.
   Москвичи
         повылезли на крыши
сорокаэтажных
       домов-коммун.
– Посмотрим, что ли...
          Про что пропишет.
Кто?
   Кого?
      Когда?
         Кому? –

Тревога

Летчик
   открыл
      горящий газ,
вывел
   на небе
      раму.
Вывел
   крупными буквами:

ПРИКАЗ. МОБИЛИЗАЦИЯ.

         А потом –
             телеграмму:
Рапорт.
      Наблюдатели.
            Берег восточный.
Доносим:
«Точно –
без пяти восемь,
несмотря
    на время раннее,
враг
   маяки
      потушил крайние».
Ракета.
   Осветились
         в темноте
приготовления –
         лихорадочный темп.
Крыло к крылу,
       в крылья крылья,
первая,
   вторая,
      сотая эскадрилья.
Еще ракету!
      Вспыхнула.
            Видели?
Из ангаров
    выводятся истребители.
«Зашифровали.
      Передали
            стам
сторожевым
      советским постам.
Порядок образцовый.
         Летим
            наперерез,
в прикрытии
      газовых завес».
За рапортом –
       воззвание:
            «Товарищи,
                ясно!
Угроза –
    Европе
       и Азии красной.
Америка –
      разбитой буржуазии оплот –
на нас
   подымает
       воздушный флот.
Не врыть
   в нору
       рабочий класс.
Рука – на руль!
       Глаз – на газ!»
Казалось,
    газ,
      смертоносный и душненький,
уже
обволакивает
         миллионы голов.
Заторопились.
      Хватали наушники.
Бросали в радио:
       «Алло!
          Алло!!»
Мотор умолк,
      тревогу отгаркав.
Потух
   вверху
      фосфорический свет.
А люди
   выводили
       двухместки из ангариков,
летели –
    с женой –
         в районный совет.
Долетевшим
      до половины
встречались –
      побывавшие в штабе.
Туда!
   Туда!!
      Где бомбы
          да мины
сложил
   арсенальщик
         в страшный штабель.

Радиомитинг

– Товарищи!
      На митинг! –
            радио кликал.
Массы
   морем
      вздымало бурно.
А с Красной
      площади
         взлетала восьмикрылка –
походная
    коминтерновская трибуна.
Не забудется
      вовек
         картина эта.
В масках,
    в противогазном платье
земля
   разлеглась
         фантастическим макетом.
А вверху –
      коминтерновский председатель:
– Товарищи!
      Сегодня
         Америка
Союзу
   трудящихся
         навязывает войны! –
От Шанхая
    до ирландского берега –
фразы
   сразу
      по радиоволнам.

Авиомобилизация

Сегодня
   забыли
      сон и дрёму.
Солнце
   искусственное
         в миллиард свечей
включили,
    и от аэродрома
            к аэродрому
сновали
   машины
       бессонных москвичей.
Легкие разведчики,
         дредноуты из алюминия...
И в газодежде,
      мускулами узловат,
рабочий
    крепил
       подвески минные;
бомбами –
    летучками
            набивал кузова.
Штабные
    у машин
         разбились на группки.
Небо кроили;
      место свое
отмечали.
    Делали зарубки
на звездах –
      территории грядущих боев.
Летчик.
   Рядом – ребятишки
            (с братом)
шлем
   помогали
      надеть ему.
И он
объяснял
      пионерам и октябрятам,
из-за чего тревога
       и что – к чему:
– Из Европы выбили...
          из Азии...
               Ан,
они – туда
      навострили лыжи, –
в Америку, значит.
         В подводках.
               За океан.
А там –
   свои.
      Буржуи.
         Кулиджи.
Мы
тут
   забыли и имя их.
Заводы строим.
       Возносим трубы.
А они
   не дремлют.
У них –
    химия.
Воняют газом.
      Точат зубы.
Ну, и решили –
       дошло до точки.
Бомбы взяли.
      С дом – в объем.
Камня на камне,
       листочка на листочке
не оставят.
    Побьют...
         Если мы не побьем. –

Вперед

Одна
   машина
      выскользнула плавно.
Снизилась,
    смотрит...
         Чего бы надо еще?
Потом рванулась –
            обрадовалась словно –
сигнализировала:
       «Главнокомандующий.
Приказываю:
      Пора!
Вперед!!
    И до Марса
         винт отмашет!»
Отземлились,
      подняли рупора.
И воздух
    гремит
       в давнишнем марше.

Марш

Буржуи
   лезут в яри
на самый
    небий свод.
Товарищ
    пролетарий,
садись на самолет!
Катись
   назад,
      заводчики,
по облакам свистя.
Мы – летчики
республики
      рабочих и крестьян.
Где не проехать
       коннице,
где не пройти
      ногам –
там
только
    летчик гонится
за птицами врага.
Вперед!
   Сквозь тучи-кочки!
Летим,
   крылом блестя.
Мы – летчики
республики
      рабочих и крестьян!
Себя
   с врагом померьте,
дорогу
   кровью рдя;
до самой
    небьей тверди
коммуну
    утвердя.
Наш флаг
    меж звезд
         полощется,
рабочью
    власть
      растя.
Мы – летчики,
       мы – летчицы,
рабочих и крестьян!

Начало

Сначала
   разведчики
         размахнулись полукругом.
За разведчиками –
         истребителей дуга.
А за ними
    газоносцы
         выстроились в угол.
Тучи
   от винтов
      размахиваются наугад.
А за ними,
    почти
       закрывая многоокий,
помноженный
      фонарями
            небесный свод,
летели
   огромней,
       чем корабельные доки,
ангары –
    сразу
      на аэропланов пятьсот.
Когда
   повороты
       были резки́, –
на тысячи
    ладов и ладков
ревели
   сонмы
      окружающих мастерских
свистоголосием
       сирен и гудков.
За ними
   вслед
      пошли обозы,
маскированные
       каким-то
            цветом седым.
Тихо...
   Тебе – не телегой о́б земь!..
Арсеналы,
    склады
       медикаментов,
               еды...
Под ними
    земля
       выгибалась миской.
Ждали
   на каждой
         бетонной поляне.
Ленинская
    эскадрилья
          взлетела из-под Минска...
Присоединились
       крылатые смоляне...
Выше,
   выше
      ввинчивались летчики.
Совсем высоко...
       И – еще выше.
Марш отшумел.
       Машины –
            точки.
Внизу – пощурились
         и бросили крыши.
Проверили.
      Есть –
         кислород и вода.
Еду?
   машина
      в минуту подавала.
И влезли,
    осмотрев
         провода и привода,
в броню
   газонепроницаемых подвалов.
На оборону!
      Заводы гудят.
А краны
    мины таскают.
Под землю
   от вражьего газа уйдя,
бежала
   жизнь заводская.

Поход

Летели.
Птицы
   в изумленьи глядели.
            Летели...
Винт,
   звезда блестит в темноте ли?
               Летели...
Ввысь
   до того,
      что – иней на теле.
               Летели...
Сами
   себя ж
      догоняя еле,
         летели.
С часами
      скорость
         творит чудеса:
шло
в сутки
      двое сполна;
два солнца –
      в 24 часа;
и дважды
    всходила луна.
Когда ж
      догоняли
       вращенье земли –
сто мест
    перемахивал
         глаз.
А циферблат
      показывал
          им
один
   неподвижный час.
Взвивались,
      прорезавши
            воздух весь.
В удушьи
    разинув рот,
с трудом
    рукой,
       потерявшей вес,
выструивали
      кислород.
Вреза́лись
      разведчики
            в бурю
               и в гром
и, бросив
    громовую одурь,
на гладь
   океана
      кидались ядром
и плыли,
    распенивши воду.
Пловучей
    миной
       взорван один.
И тотчас
    все остальные
заторопились
      в воду уйти,
сомкнувши
      брони стальные.
Всплывали,
      опасное место пройдя,
стряхнувши
      с пропеллеров
            капли;
и вновь
   в небосвод,
         пылающ и рдян,
машин
   многоточие
         вкрапили.
            Летели...
Минуты...
    сутки...
         недели...
            Летели.
Сквозь россыпи солнца,
          сквозь луновы мели
                  летели.

Нападение

Начальник
    спокойно
         передвигает кожаный
на два
   валика
      намотанный план.
Все спокойно.
      И вдруг –
            как подкошенный,
камнем –
    аэроплан.
Ничего.
   И только
       лучище
вытягивается
      разящей
         ручищей.
Вставали,
    как в пустыне миражи,
сто тысяч
    машин
       эскадрильи вражьей.
Нацелив
    луч,
      истребленье готовящий,
сторон с десяти
       – никак не менее –
свистели,
    летели,
       мчались чудовища –
из света,
      из стали,
       из алюминия.
Качнула
    машины
       ветра река.
Налево
   кренятся
       по склону.
На правом
    крыле
       встает три «К»,
три
черных
    «К» –
         Ку-клукс-клана.
А ветер
   с другого бока налез,
направо
   качнул огульно –
и чернью
    взметнулась
         на левом крыле
фашистская
      загогулина.
Секунда.
    Рассмерчились бешено.
И нет.
   Исчезли,
      в газ занавешены.
На каждом аэро,
      с каждого бока,
как будто
    искра –
         в газовый бак,
два слова
    взрывало сердца:
            «Тревога!
Враг!»

Аэробитва

Не различить
      горизонта слитого.
Небо,
   воздух,
      вода –
         воедино!
И в этой
    синеве –
         последняя битва.
Красных,
    белых
       – последний поединок.
Невероятная битва!
         Ни одного громыханийка!!
Ни ядер,
   ни пуль не вижу мимо я –
только
   винтов
      взбешенная механика,
только
   одни
      лучи да химия.
Гнались,
    увлекались ловом,
и вдруг –
    поворачивали
          назад.
Свисали руки,
      а на лице
          лиловом –
вылезшие
    остекленелые глаза.
Эскадрильи,
      атакующие,
            тучи рыли.
Прожектор
    глаз
      открывает круглый –
и нету
   никаких эскадрилий.
Лишь падают
      вниз
         обломки и угли.
Иногда,
   невидимые,
         башня с башнею
сходились,
    и тогда
         громыхало одно это.
По старинке
      дрались
         врукопашную
два
в абордаже
      воздушные дредноута.
Один разбит,
      и сразу –
          идиллия:
беззащитных,
      как щенят,
в ангары
    поломанные
         дредноуты вводили,
здесь же
   в воздухе
         клепая и чиня.
Четырежды
    ночью,
         от звезд рябой,
сменились
    дней глади,
но все
растет,
      расширяется бой,
звереет
   со дня на́ день.
В бою
   умирали
      пятые сутки.
Враг
отошел на миг.
А после
   тысяча
      ясно видимых и жутких
машин
   пошла напрямик.
В атаку!
   В лучи!! –
         Не свернули лёта.
В газ!!! –
    И газ не мутит.
Неуязвимые,
   прут без пилотов.
Всё
метут
    на пути.

Гнут

Командав нахмурился.
          Кажется – крышка!
Бросится наш,
      винтами взмашет –
и падает
   мухой,
      сложивши крылышки.
Нашим – плохо.
       Отходят наши.
Работа –
    чистая.
       Сброшена тонна.
Ни увечий,
    ни боли,
         ни раны...
И город
      сметен
         без всякого стона
тонной
   удушливой
         газовой дряни.
Десятки
   столиц
      невидимый выел
никого,
   ничего не щадящий газ.
К самой
   к Москве
       машины передовые
прут,
   как на парад,
         как на показ...
Уже
надеющихся
       звали вра́лями.
Но летчики,
    долг выполняя свой,
аэропланными
      кольцами –
            спиралями
сгрудились
      по-над самой Москвой.
Расплывшись
      во все
         небесное лоно,
во весь
   непреклонный
         машинный дух,
враг летел,
    наступал неуклонно.
Уже –
   в четырех километрах,
             в двух...
Вспыхивали
      в черных рамках
известия
      неизбежной ясности.
Радио
   громко
трубило:
    – Революция в опасности! –
Скрежещущие звуки
корежили
    и спокойное лицо, –
это
завинчивала люки
Москва
   подвальных жильцов.
Сверху
   видно:
      мура –
так толпятся;
      а те –
в дирижаблях
      да – на Урал.
Прихватывают
      жен и детей.
Растут,
   размножаются
         в небесном ситце
надвигающиеся
       машины-горошины.
Сейчас закидают!
      Сейчас разразится!
Сейчас
   газобомбы
       обрушатся брошенные.
Ну что ж,
    приготовимся
          к смерти душной.
Нам ли
   клониться,
       пощаду моля?
Напрягшись
      всей
         силищей воздушной,
примолкла
    Советская Земля.

Победа

И вдруг... –
      не верится! –
            будто
               кто-то
машины
    вражьи
       дернул разом.
На удивленье
      полувылезшим
            нашим пилотам,
те скривились
      и грохнулись
            наземь.
Не смея радоваться –
         не подвох ли?
снизились, может,
         землею шествуют? –
моторы
   затараторили,
         заохали,
ринулись
    к месту происшествия.
Снизились,
      к земле приникли...
В яме,
   упавшими развороченной, –
обломки
    алюминия,
         никеля...
Без подвохов.
      Так. Точно.
Летчики вылезли.
         Лбы – складки.
Тысяча вопросов.
         Ответ –
            нем.
И лишь
   под утро
       радио-разгадка:
– Нью-Йорк.
      Всем!
         Всем!
            Всем!

Радио

Рабочих,
    крестьян
         и лётные кадры
приветствуют
      летчики
         первой эскадры.
Пусть
   разиллюминуют
Москву
   в миллион свечей.
С этой минуты
      навек мину́ют
войны.
   Мы –
      эскадра москвичей –
прорвались.
      Нас
       не видели.
Под водой –
      до Америки рейс.
Взлетели.
    Ночью
       громкоговорители
поставили.
    И забасили
         на Нью-Йорк, на весь.
«Рабочие!
    Товарищи и братья!
Скоро ль
    наций
      дурман развеется?!
За какие серебренники,
          по какой плате
вы
предаете
      нас, европейцев?
Сегодня
    натравливают:
          – Идите!
Европу
   окутайте
       в газовый мор! –
А завтра
    возвратится победитель,
чтоб здесь
   на вас
       навьючить ярмо.
Что вам
   жизнь
      буржуями да́рена?
Жмут
   из вас
      то кровь,
         то пот.
Спаяйтесь
   с нами
       в одну солидарность.
В одну коммуну –
         без рабов,
            без господ!»
Полицейские –
       за лисой лиса –
на аэросипедах...
       Проже?ктора полоса...
Напрасно! –
      Качаясь мерно,
громкоговорители
         раздували голоса
лучших
   ораторов Коминтерна.
Ничего!
   Ни связать,
         ни забрать его –
радио.
Видим,
   у них –
       сумятица.
Вышли рабочие,
       полиция пятится.
А город
   будто
      огни зажег –
разгорается
      за флагом флажок.
Для нас
   приготовленные мины
миллиардерам
      кладут под домины.
Знаменами
    себя
       осеня,
атаковывают
      арсенал.
Совсем как в Москве
         столетья назад
Октябрьская
      разрасталась гроза.
Берут,
   на версты
       гром разбаси́в,
ломают
   замков
      хитроумный массив.
Радиофорт...
      Охраняющий –
            скинут.
Атаковали.
    Взят вполовину.
В другую!
    Схватка,
         с час горяча.
Ухватывают
      какой-то рычаг.
Рванули...
    еще крутнули...
            Мгновение, –
и то чересчур –
       мгновения менее, –
как с тыщи
    струнищ
         оборванный вой!
И тыща
   чудовищ
       легла под Москвой.

Радость

В «ура» содрогающимся
          ртам еще
хотелось орать
      и орать до́сыта, –
а уже
   во все небеса
         телеграммищу
вычерчивала
      радиороста:
«Мир!
   Народы
      кончили драться.
Да здравствует
      минута эта!
Великая
   Американская федерация
присоединяется
       к Союзу советов!»
Сомнений –
      ни в ком.
Подпись:
   «Американский ревком».

Возвращение

Утром
   с запада
      появились точки.
Неслись,
    себя
      и марш растя:
«Мы – летчики
       республики
            рабочих и крестьян.
Недаром
    пролетали –
очищен
   небий свод.
Крестьянин!
      Пролетарий!
Снижайте самолет!
Скатились
    вниз
      заводчики,
            по облакам свистя.
Мы летчики –
      республики
            рабочих и крестьян!
Не вступит
      вражья
         конница,
ни птица,
    ни нога.
Наш летчик
   всюду гонится
за силами врага.
Наш флаг
    меж звезд полощется,
рабочью власть растя.
Мы – летчицы,
мы – летчики
      рабочих и крестьян».

II

Будущий быт

Сегодня

Комната –
      это,
       конечно,
            не роща.
В ней
   ни пикников не устраивать,
               ни сражений.
Но все ж
    не по мне –
         проклятая жилплощадь:
при моей,
    при комплекции –
            проживи на саже?ни!
Старики,
    старухи,
       дама с моською,
дети
   без счета –
         вот население.
Не квартира,
      а эскимосское
или киргизское
       копченое селение.
Ребенок –
      это вам не щенок.
Весь день –
      в работе упорной.
То он тебя
    мячиком
         сбивает с ног,
то
на крючок
      запирает в уборной.
Меж скарбом –
       тропинки,
            крымских окольней.
От шума
    взбесятся
         и самые кроткие.
Весь день –
      звонки,
          как на колокольне.
Гуртом,
   в одиночку,
         протяжные,
               короткие...
И за это
   гнездо –
         между клеток
               и солений,
где негде
    даже
      приткнуть губу,
носишься
    весь день,
         отмахиваясь
            от выселений
мандатом союзным,
         бумажкой КУБу.
Вернешься
    ночью,
         вымотан в городе.
Морда – в пене, –
         смыть бы ее.
В темноте
    в умывальной
          лупит по морде
кем-то
   талантливо
         развешенное белье.
Бр-р-р-р!
Мутит
   чад кухонный.
         Встаю на корточки.
Тянусь
   с подоконника
         мордой к форточке.
Вижу,
   в небесах –
         возня аэропланова.
Приникаю
    к стеклам,
         в раму вбит.
Вот кто
   должен
      переделать наново
наш
сардиночный
         унылый быт!

Будет

Год какой-то
      нолями разну?лится.
Отгремят
    последние
         битвы-грома.
В Москве
    не будет
         ни переулка,
               ни улицы –
одни аэродромы
       да дома.
Темны,
   неясны
      грядущие дни нам.
Но –
   для шутки
изображу
    грядущего гражданина,
проводящего
      одни сутки.

Утро

Восемь.
   Кричит
       радиобудильник вежливый:
«Товарищ –
      вставайте,
          не спите ежели вы!
Завод –
    зовет.
Пока
   будильнику
         приказов нет?
До свидания!
      Привет!»
Спросонок,
      но весь –
         в деловой прыти,
гражданин
    включил
         электросамобритель.
Минута –
    причесан,
         щеки –
            даже
гражданки Милосской
          Венеры глаже.
Воткнул штепсель,
         открыл губы:
электрощетка –
       юрк! –
            и выблестила зубы.
Прислуг – никаких!
         Кнопкой званная,
сама
под ним
      расплескалась ванная.
Намылила
    вначале –
и пошла:
    скребет и мочалит.
Позвонил –
      гражданину
            под нос
сам
подносится
      чайный поднос.
Одевается –
      ни пиджаков,
            ни брюк;
рубаха
   номерами
       не жмет узка.
Сразу
   облекается
       от пяток до рук
шелком
   гениально скроенного куска.
В туфли –
      пару ног...
В окно –
    звонок.
Прямо
   к постели
       из небесных лон
впархивает
      крылатый почтальон.
Ни – приказ выселиться,
         ни – с налогом повестка.
Письмо от любимой
         и дружеских несколько.
Вбегает сын,
      здоровяк –
          карапуз.
– До свидания,
       улетаю в вуз.
– А где Ваня?
– Он
   в саду
      порхает с няней.

На работу

Сквозь комнату – лифт.
            Присел –
                и вышел
на гладь
    расцветоченной крыши.
К месту
   работы
      курс держа,
к самому
    карнизу
         подлетает дирижабль.
По задумчивости
         (не желая надуть)
гражданин
    попробовал
          сесть на лету.
Сделав
   самые вежливые лица,
гражданина
      остановила
            авиомилиция.
Ни протоколов,
       ни штрафа бряцания...
Только –
    вежливенькое
         порицание.
Высунувшись
      из гондолы,
            на разные тона
покрикивает
      знакомым летунам:
– Товарищ,
      куда спешите?
            Бросьте!
Залетайте
    как-нибудь
         с женою
             в гости!
Если свободны –
         часа на пол
запархивайте
      на авиобол!
– Ладно!
    А вы
      хотите пересесть?
Садитесь,
    местечко в гондоле есть! –
Пересел...
    Пятнадцать минут.
             И вот –
гражданин
    прибывает
         на место работ.

Труд

Завод.
   Главвоздух.
       Делают вообще они
воздух
   прессованный
         для междупланетных сообщений.
Кубик
   на кабинку – в любую ширь,
и сутки
   сосновым духом дыши.
Так –
   в век оный
из «Магги»
      делали бульоны.
Так же
   вырабатываются
            из облаков
искусственная сметана
          и молоко.
Скоро
   забудут
      о коровьем имени.
Разве
   столько
      выдоишь
          из коровьего вымени!
Фабрика.
    Корпусом сорокаярусным.
Слезли.
   Сорок –
       в рвении яростном.
Чисто-чисто.
      Ни копотей,
            ни сажи.
Лифт
   развез
      по одному на этаж.
Ни гуда,
   ни люда!
Одна клавиатура –
         вроде «Ундервуда».
Хорошо работать!
       Легко – и так,
а тут еще
    по радио –
         музыка в такт.
Бей буквами,
      надо которыми,
а все
   остальное
       доделается моторами.
Четыре часа.
      Промелькнули мельком.
И каждый –
      с воздухом,
            со сметаной,
                  с молоком.
Не скукситесь,
      как сонные совы.
Рабочий день –
       четырехчасовый.
Бодро, как белка...
      Еще бодрей.
Под душ!
   И кончено –
         обедать рей!

Обед

Вылетел.
   Детишки.
         Крикнул:
            – Тише! –
Нагнал
   из школы
       летящих детишек.
– Куда, детвора?
       Обедать пора! –
Никакой кухни,
      никакого быта!
Летают сервированные
          аэростоловые Нарпита.
Стал
и сел.
Взял
и съел.
Хочешь – из двух,
хочешь – из пяти, –
на любой дух,
на всякий аппетит.
Посуда –
    самоубирающаяся.
            Поел –
               и вон!
Подносит
    к уху
      радиофон.
Буркнул,
    детишек лаская:
Дайте Чухломскую!
         Коммуна Чухломская?..
Прошу –
    Иванова Десятого! –
– Которого?
      Бритого? –
            – Нет.
               Усатого!.
– Как поживаешь?
         Добрый день.
– Да вот –
      только
         вылетел за плетень.
Пасу стадо.
А что надо? –
– Как что?!
      Давно больно
не видались.
      Залетай
         на матч авиобольный. –
– Ладно!
   Еще с часок
         попасу
и спланирую
      в шестом часу.
Может, опоздаю...
       Думаю – не слишком.
Деревня
   поручила
       маленькое делишко.
Хлеба́ –
      жарою мучимы,
так я
   управляю
      искусственными тучами.
Надо
сделать дождь,
         да чтоб – без града.
До свидания! –

Занятия

Теперь –
    поучимся.
         Гражданин
               в минуту
подлетает
   к Высшему
         сметанному институту.
Сопоставляя
      новейшие
          технические данные,
изучает
   в лаборатории
         дела сметанные...
У нас пока –
      различные категории занятий.
Скажем –
    грузят чернорабочие,
            а поэзия –
               для духовной знати.
А тогда
   не будет
       более почетных
               и менее...
И сапожники,
      и молочницы –
             все гении.

Игра

Через час –
      до́ма.
         Отдых.
            Смена.
Вместо блузы –
       костюм спортсмена.
В гоночной,
      всякого ветра чище,
прет,
   захватив
      большой мячище.
Небо –
   в самолетах юрких.
Фигуры взрослых,
         детей фигурки.
И старики
    повылезли,
         забыв апатию.
Красные – на желтых.
          Партия – на партию.
Подбросят
    мяч
      с высотищи
            с этакой,
а ты подлетай,
      подхватывай сеткой.
Откровенно говоря,
         футбол –
             тоска.
Занятие
   разве что –
         для лошадиной расы.
А здесь –
    хорошо!
         Башмаки – не истаскать.
Нос
тебе
   мячом не расквасят.
Все кувыркаются –
         надо,
            нет ли;
скользят на хвост,
       наматывают петли.
Наконец
    один
      промахнется сачком.
Тогда:
   – Ур-р-р-а!
         Выиграли очко! –
Вверх,
   вниз,
    вперед,
         назад, –
перекувырнутся
       и опять скользят.
Ни вздоха запыханного,
          ни кислой мины –
будто
   не ответственные работники,
               а – дельфины.
Если дождь налетает
         с ветром в паре –
подымутся
    над тучами
         и дальше шпарят.
Стемнеет,
    а игры бросить
            лень;
догонят солнце,
       и – снова день.
Наконец
    устал
      от подбрасывания,
               от лова.
Снизился
    и влетел
         в окно столовой.
Кнопка.
   Нажимает.
         Стол чайный.
Сын рассказывает:
         – Сегодня
             случайно
крыло поломал.
       Пересел к Петьке,
а то б
   опоздал
      на урок арифметики.
Освободились на час
         (урока нету),
полетели
    с Петькой
         ловить комету.
Б-о-о-о-льшущая!
       С версту – рост.
Еле
вдвоем
    удержали за хвост.
А потом
    выбросили –
          большая больно.
В школу
   кометы таскать
          не позволено. –
Сестра:
   – Сегодня
         от ветра
скатился клубок
       с трех тысяч метров.
Пришлось снизиться –
          нитку наматывать.
Аж вся
   от ветра
      стала лохматовая. –
А младший
    весь
      в работу вник.
Сидит
   и записывает в дневник:
«Сегодня
    в школе –
         практический урок.
Решали –
    нет
      или есть бог.
По-нашему –
      религия опиум.
Осматривали образ –
         богову копию.
А потом
   с учителем
         полетели по небесам.
Убеждайся – сам!
Небо осмотрели
       и внутри
            и наружно.
Никаких богов,
      ни ангелов
            не обнаружено».
А папаше,
    чтоб не пропал
          ни единый миг,
радио
   выбубнивает
         страницы книг...

Вечер

Звонок.
   – Алло!
       Не разбираю имя я...
А!
Это ты!
    Привет, любимая!
Еду!
Немедленно!
       В пять минут
небо перемахну
       во всю длину.
В такую погоду
      прекрасно едется.
Жди
у облака –
       под Большой Медведицей.
До свидания! –
Сел,
и попятились
       площади,
            здания...
Щека – к щеке,
       к талии – талией, –
небо
   раза три облетали.
По млечным путям
         за кометной кривизной,
а сзади –
    жеребенком –
            аэроплан привязной.
Простор!
    Тебе –
       не Петровский парк,
где все
   протерто
       задами парок.
На ходу
рассказывает
      бывшее
         в двадцать пятом году.
– Сегодня
    слушал
         радиокнижки.
Да...
это были
      не дни, а днишки.
Найдешь комнатенку,
         и то – не мед.
В домком давай,
       фининспектору данные.
А тут – благодать!
         Простор –
            не жмет.
Мироздание!
Возьмем – наудачу.
Тогда
весной
      тащились на дачу.
Ездили
   по железной дороге.
Пыхтят
   и ползут понемножку.
Все равно,
    что ласточку
          поставить на но́ги,
чтоб шла,
    ступая
       с ножки на ножку.
Свернуть,
    пойти по ле́су –
нельзя!
   Соблюдай рельсу.
А то еще
    в древнее время
            были,
так называемые
       автомобили.
Тоже –
   мое почтеньице –
способ сообщеньица!
По воздуху –
      нельзя.
По воде –
    не может.
Через лес –
      нельзя.
Через дом –
      тоже.
Ну, скажите,
      это машина разве?
Шины лопаются,
       неприятностей –
               масса.
Даже
   на фонарь
      не мог взлазить.
Сейчас же –
      ломался.
Теперь захочу –
       и в сторону ринусь.
А разве –
   езда с паровозом!
            Примус!
Теперь
   приставил
         крыло и колёса
да вместе с домом
       взял
          и понесся.
А захотелось
      остановиться –
вот тебе – Винница,
         вот тебе – Ницца.
Больным
    во время оное
прописывались
       солнечные ванны.
Днем
   и то,
      сложивши ручки –
жди,
чтобы вылез
       луч из-за тучки.
А нынче
   лети
      хоть с самого полюса.
Грейся!
   Пользуйся!.. –
Любимой
    дни ушедшие мнятся.
А под ними
    города,
         селения
проносятся
    в иллюминации –
ежедневные увеселения!
Радиостанция
      Урала
на всю
   на Сибирь
       концерты орала.
Шаля,
   такие ноты наляпаны,
что с зависти
      лопнули б
          все Шаляпины.
А дальше
    в кинематографическом раже
по облакам –
      верстовые миражи.
Это тебе
    не «Художественный»
             да «Арс»,
где в тесных стенках –
          партер да ярус.
От земли
    до самого Марса
становись,
    хоть партером,
            хоть ярусом.
Наконец –
      в грядущем
            и это станется –
прямо
   по небу
      разводят танцы.
Не топоча,
    не вздымая пыль,
грациозно
    выгибая крылья,
наяривают
    фантастическую кадриль.
А в радио –
      буря кадрилья.
Вокруг
   миллионы
       летающих столиков.
Пей и прохлаждайся –
          позвони только.
Безалкогольное.
       От сапожника
             и до портного –
никто
   не выносит
         и запаха спиртного.
Больному –
      рюмка норма,
и то
принимает
      под хлороформом.
Никого
   не мутит
       никакая строфа.
Не жизнь,
    а – лафа!
Сообщаю это
к прискорбию
      товарищей поэтов.
Не то что нынче –
         тысячами
            высыпят
на стихи,
    от которых дурно.
А тут –
   хорошо!
       Ни диспута,
ни заседания ни одного –
            культурно!
Пол-двенадцатого.
         Радио проорал:
– Граждане!
      Напоминаю –
            спать пора! –
От быстроты
      засвистевши аж,
прямо
   с суматохи бальной
гражданин,
      завернув
         крутой вираж,
влетает
   в окно спальной.
Слез с самолета.
       Кнопка.
            Троньте!
Самолет сложился
       и – в угол,
             как зонтик.
Разделся.
    В мембрану –
          три слова:
– Завтра
    разбудить
         в пол-восьмого! –
Повернулся
      на бок
         довольный гражданин,
зевнул
   и закрыл веки.
Так
проводил
      свои дни
гражданин
    в XXX веке.

III

Призыв

Крылатых
    дней
       далека дата.
Нескоро
   в радости
         крикнем:
            – Вот они! –
Но я –
   грядущих дней агитатор –
к ним
   хоть на шаг
         подвожу сегодня.
Чтоб вам
    уподобиться
         детям птичьим,
в гондолу
    в уютную
         сев, –
огнем вам
    в глаза
       ежедневно тычем
буквы –
    О.Д.В.Ф.
Чтоб в будущий
       яркий,
         радостный час вы
носились
    в небе любом –
сейчас
   летуны
      разбиваются насмерть,
в Ходынку
    вплющившись лбом.
Чтоб в будущем
       веке
         жизнь человечья
ракетой
   неслась в небеса –
и я,
уставая
      из вечера в вечер,
вот эти
   строки
      писал.
Рабочий!
    Крестьянин!
         Проверь наощупь,
что
и небеса –
      твои!
Стотридцатимиллионною мощью
желанье
   лететь
      напои!
Довольно
    ползать, как вошь!
Найдем –
    разгуляться где бы!
Даешь
   небо!
Сами
   выкропим рожь –
тучи
   прольем над хлебом.
Даешь
   небо!
Слов
   отточенный нож
вонзай
   в грядущую небыль!
Даешь
   небо!

1925

Другие стихи автора: