Стих: Владимир Маяковский -
По городам Союза

Россия – всё:
      и коммуна,
           и волки,
и давка столиц,
      и пустырьная ширь,
стоводная удаль безудержной Волги,
обдорская темь
      и сиянье Кашир.
Лед за пристанью за ближней,
оковала Волга рот,
это красный,
     это Нижний,
это зимний Новгород.
По первой реке в российском сторечьи
скользим...
     цепенеем...
         зацапаны ветром...
А за волжским доисторичьем
кресты да тресты,
        да разные «центро».
Сумятица торга кипит и клокочет,
клочки разговоров
        и дымные клочья,
а к ночи
не бросится говор,
        не скрипнут полозья,
столетняя зелень зигзагов Кремля,
да под луной,
      разметавшей волосья,
замерзающая земля.
Огромная площадь;
           прорезав вкривь ее,
неслышную поступь дикарских лап
сквозь северную Скифию
я направляю
     в местный ВАПП.
За версты,
     за сотни,
        за тыщи,
            за массу
за это время заедешь, мчась,
а мы
  ползли и ползли к Арзамасу
со скоростью верст четырнадцать в час.
Напротив
     сели два мужичины:
красные бороды,
        серые рожи.
Презрительно буркнул торговый мужчина:
– Сережи! –
Один из Сережей
        полез в карман,
достал пироги,
      запахнул одежду
и всю дорогу жевал корма́,
ленивые фразы цедя промежду.
– Конешно...
      и к Петрову́...
            и в Покров...
за то и за это пожалте про́цент...
а толку нет...
     не дорога, а кровь...
с телегой тони, как ведро в колодце...
На што мой конь – крепыш,
            аж и он
сломал по яме ногу...
         Раз ты́
правительство,
      ты и должо́н
чинить на всех дорогах мосты. –
Тогда
      на него
      второй из Сереж
прищурил глаз, в морщины оправленный.
– Налог-то ругашь,
        а пирог-то жрешь... –
И первый Сережа ответил:
            – Правильно!
Получше двадцатого,
         что толковать,
не голодаем,
     едим пироги.
Мука́, дай бог...
      хороша такова...
Но што насчет лошажьей ноги...
взыскали про́цент,
        а мост не проложать... –
Баючит езда дребезжаньем звонким.
Сквозь дрему
      все время
           про мост и про лошадь
до станции с названьем «Зимёнки».
На каждом доме
      советский вензель
зовет,
      сияет,
     режет глаза.
А под вензелями
        в старенькой Пензе
старушьим шепотом дышит базар.
Перед нэпачкой баба седа
отторговывает копеек тридцать.
– Купите платочек!
         У нас
           завсегда
заказывала
     сама царица... –
Морозным днем отмелькала Самара,
за ней
   начались азиаты.
Верблюдина
     сено
        провозит, замаран,
в упряжку лошажью взятый.
Университет –
        горделивость Казани,
и стены его
     и доныне
хранят
   любовнейшее воспоминание
о великом своем гражданине.
Далёко
   за годы
      мысль катя,
за лекции университета,
он думал про битвы
         и красный Октябрь,
идя по лестнице этой.
Смотрю в затихший и замерший зал:
здесь
   каждые десять на́ сто
его повадкой щурят глаза
и так же, как он,
        скуласты.
И смерти
     коснуться его
           не посметь,
стоит
   у грядущего в смете!
Внимают
     юноши
        строфам про смерть,
а сердцем слышат:
        бессмертье.
Вчерашний день
        убог и низмен,
старья
   премного осталось,
но сердце класса
        горит в коммунизме,
и класса грудь
      не разбить о старость.
  

1927 год

Другие стихи автора: